Об инновационных территориальных кластерах в РФ заговорили в 2011-м. В августе прошлого года отобрали по конкурсу 25 наиболее активных, для которых Минэкономразвития сформировали меры господдержки. О перспективах развития, инструментах поддержки кластеров, а также любимчиках, в число которых вошли новосибирцы в интервью "Бизнес-журналу" рассказал исполнительный директор Ассоциации инновационных регионов России Иван Бортник.
Поскреби каждого второго технологического стартапера в России — и непременно обнаружишь, что он хоть когда-то, но «ходил к Бортнику»: либо заявлял свой проект, либо получал финансирование, либо попадал в число «умников» (1. УМНИК — программа Фонда Бортника, рассчитанная на молодых ученых.) в Фонде содействия развитию малых форм предприятий в научно-технической сфере. Уже давно этот фонд с длинным труднопроизносимым названием самопроизвольно «брендировался» по фамилии человека, выступившего в 1994 году инициатором его создания и долго руководившего им — Ивана Бортника.
* * *
За 19 лет через фонд прошло свыше 32 тыс. заявок (более 10, 5 тыс. проектов поддержано). Компаниями, которые в результате добились коммерческого успеха, Иван Бортник гордится. Но, кажется, еще больше — пробившимися самостоятельно, без помощи фонда. Впрочем, в последнее время его интерес сместился от малых форм к очень крупным. Теперь его профессионально интересует инновационное развитие целых регионов. Об этом с Иваном Бортником и побеседовал «Бизнес-журнал».
— В свое время вы руководили еще советской наукой. Что, на ваш взгляд, стоило бы сохранить от той модели «научно-технического развития» (как тогда это называли)?
— У нее было немало плюсов, которые учитывали нашу российскую ментальность. Главный — то, что на государственном уровне ставились серьезные технологические задачи: создание нового поколения самолетов, нового поколения поездов, серий трансформаторов, серий выключателей и так далее. И под это выстраивался весь технологический коридор, начиная с системы профтехобразования, отраслевых НИИ и использованиянаучно-исследовательского потенциала университетов. И далее — КБ, СКБ и вплоть до промышленности. Этим занимались две структуры, которые находились в сложном взаимодействии, — Госкомитет по науке и технике СССР, отвечавший за координацию работы всей этой цепочки, и Госплан, подводивший под нее материально-техническую базу.
Я не идеализирую ту систему. Но самая наша большая потеря за 1990-е годы — это отраслевая наука и ее связка с производством. Лишь небольшая часть отраслевых НИИ в гражданской сфере сохранилась — в той или иной форме (мой любимый институт, например, существует (2. ВЭИ, ныне — ФГУП «Всероссийский электротехнический институт им. В. И. Ленина».)). Но потенциал их сегодня используется очень слабо, многие так и остались «бесхозными». Связь отраслевой науки с производством сейчас — это скорее счастливые исключения, чем система.
Советский Госплан многое планировал с хорошим запасом. В той же энергетике говорили, что если все рухнет и заводы остановятся, то запасов хватит лет на пять: Госплан и Госснаб об этом побеспокоились. Поэтому, когда плановую экономику сменила рыночная, многие предприятия сказали: «Мы можем обойтись без обновления основных фондов и без науки! » После этого наша крупная промышленность лет пятнадцать фактически работала безкакой-либо модернизации. В итоге получилось, что износ основных фондов в подавляющем числе отраслей промышленности составляет где-то 60–70%.
Сейчас, конечно, ситуация постепенно начинает выправляться — прежде всего потому, что промышленность попала в конкурентные условия. Слава богу, начинают строиться новые заводы и производства. Но связка «наука — промышленность» по-настоящему так и не восстановилась.
— Насколько я понимаю, ее восстановлением — на новый лад — вы в свое время профессионально и занялись. Ведь так называемый Фонд Бортника — именно про это?
— Фонд хотя и появился уже в российский период, был придуман еще до распада СССР. У меня сохранился листочек, на котором мы в ГКНТ СССР вместе с его председателем рисовали модель… Там уже присутствуют все фонды, которые были созданы впоследствии и существуют до сих пор — фундаментальных исследований (РФФИ), технологического развития (РФТР)… В том числе и наш фонд.
— Как вы относитесь к тому, что его все вокруг стали называть не иначе как «Фонд Бортника»? Что вы как товарищ Нетте — только не «человек и пароход», а «человек и фонд»?
— Отношусь философски. (Смеется.) Это как-то само постепенно произошло, что фонд стал «моего имени».
— Может, из-за длинного названия? Ведь даже в виде аббревиатуры его сложно выговорить…
— Тут я чист, название не я придумал. Когда я начал носиться с этой идеей в конце 1993-го,у меня на уме было что-то более короткое — «Фонд инновационного развития» или вроде того. Тогда я уже не был замминистра науки, высшей школы и технической политики РФ, но контакты в госструктурах, чтобы протолкнуть эту идею, у меня, разумеется, оставались. И вот дошел я до одного высокопоставленного чиновника в аппарате правительства, которого не буду называть. Он говорит: «Слушай, чего ты задумал там какие-то„инновации”? Давай я сейчас придумаю название — из простых, понятных русских слов!» И придумал. Я по натуре практик, я только потом понял, что с аппаратной точки зренияназвание-то очень мудрое. В нем сразу заложена вся стратегия, все критерии — так что заставить такой фонд заниматься чем-то другим, даже если бы этого кому-то «наверху» за все прошедшие годы захотелось, было невозможно. С тех пор мы и содействуем — именно малым формам и именно в научно-технической сфере. Вот наш премьер-министр не говорит «Фонд Бортника», а полностью выговаривает название. И это мне даже приятнее.
— С 2010 года вы отошли от руководства фондом, лишь возглавляете там наблюдательный совет. Зато теперь погружены в новый проект — Ассоциацию инновационных регионов России (АИРР). Зачем ассоциация вообще понадобилась?
— Идея опять-таки не моя, просто я открыл для себя новую интересную сферу приложения сил. Она близка тому, чем я занимался в фонде, лишь подходы и масштабы другие: содействовать не предприятиям, а регионам. Это сейчас глобальный тренд в инновационной политике — децентрализация. И здесь ключевая идея — формирование и развитие региональных инновационных кластеров.
— Вопрос только в том, насколько это возможно — формировать кластеры «сверху». Не должны ли они быть самонастраивающимися системами, которые прорастают «снизу»?
— Золотые слова! По решению «сверху» их создавать можно было только в условиях плановой экономики. Во времена СССР этого слова не знали, но «народно-хозяйственныекластеры» вполне эффективно выстраивали — собирали на одной территории нужные НИИ, университеты, предприятия, инфраструктуру. Сейчас так выстраивать уже невозможно, можно лишь настраивать. То есть не взаимодействовать плановым образом вдоль всего технологического цикла с постановкой четких задач и разработкой конкретных инновационных продуктов в конце — а делать так, чтобы различные игроки договаривались в условиях рыночной свободы на взаимовыгодных условиях, дабы в итоге получить нужную синергию. В духе ставшей популярной в последнее время модели «тройной спирали» (3. Автор модели — профессор Стэнфордского университета Генри Ицковиц. В русском переводе опубликована его монография 2008 года «Тройная спираль. Университеты — предприятия — государство. Инновации в действии» (Томск, 2010).), согласно которой три игрока, определяющие инновационное развитие, — университеты, бизнес и власть, каждый преследуя свои интересы, — должны двигаться в одном направлении.
Создавать такие самонастраивающиеся кластеры у нас пока не умеют. И задача нашей ассоциации — как раз помогать регионам с этим. Появление на свет кластеров — процесс долгий, однако сейчас уже складывается впечатление, что он у нас в стране затянулся.
— В затруднительных случаях у нашего государства часто возникает соблазн «дать денег» или начать «понуждать бизнес». Появятся от этого кластеры?
— Полноценные — нет. Про инновационные территориальные кластеры у нас в стране заговорили в 2011-м. В августе прошлого года отобрали по конкурсу 25. Минэкономразвития было поручено сформировать для них меры господдержки.
Кластеры были отобраны разные. Самые мои любимые в списке — как раз те, которые уже давно формируются по инициативе самих рыночных игроков; по ним можно всю историю становления инновационного бизнеса в новой России проследить. Формируются не потому, что это государство так решило, а потому что сами компании понимают: работа в кластере добавляет им конкурентоспособности. Например, Новосибирский ИТ-кластер. Там много компаний, основанных выходцами из Сибирского отделения Академии наук. Компании постепенно развивались, некоторые превратились в средний бизнес, стали испытывать кадровый голод. Пришли в местные университеты: «Давайте, готовьте нам специалистов! Не знаете как? Давайте мы вам поможем сделать учебную программу! Давайте свою кафедру у вас откроем!» Началась системная подготовка кадров, крупные игроки в кластер стали подтягиваться. Знаете, как там говорили? — «Хорошо, что сверху никто не знает — не мешают!» (Смеется.) А в какой-то момент и государство подключилось: региональная новосибирская власть стала кластеру большое внимание уделять, Минкомсвязи сделало там высокотехнологичный парк (Академпарк). Вот так эта «тройная спираль» и начинает закручиваться. И самое главное — результат уже значимый: вклад ИТ-кластера в валовой региональный продукт Новосибирской области — 10%. И задачу себе они там ставят — довести его до 30%. Новосибирский биокластер примерно по такой же логике развивается, хотя результаты пока и не столь впечатляющи.
Похожие процессы идут в Калужской и Томской областях, в Пермском крае, Татарстане. И эффект со временем обязательно будет. Хотя, конечно, хотелось бы по этому направлению гораздо шустрее продвигаться.
— Есть такое отношение к различным инновационным инициативам: дескать, они не более чем очередной способ получить из бюджета дополнительные деньги под модную «тему»…
— Один большой государственный человек на совещании недавно сказал: «Если вы в кластеры собрались, чтобы только деньги получить из бюджета, то на кой ляд нам такие кластеры?» Так что подобные опасения есть и наверху. Лично я надеюсь, что среди отобранных 25 кандидатов, которым государство собирается помогать, нет таких, что быстренько обернулись «кластерами» лишь в надежде на финансирование. А если даже есть — что с того? Польза все равно будет: люди объединились, выработали общие требования к образовательным стандартам, а также к НИ Рам и ОКРам, которые проводятся университетами, завязали контакты с крупными промышленными предприятиями… Вне зависимости от того, в каком состоянии все находится сейчас, — идея-то хорошая!
Сейчас контуры многих будущих кластеров просматриваются еле-еле. У нас пока они часто выглядят так: есть большая корпорация — как пчела-матка; и предполагается, что вокруг нее должен возникнуть рой небольших технологических компаний. Честно говоря, на классический кластер это мало похоже: это не 200–300 компаний, сидящих на одной территории, как в Германии, Франции или США. Но нам нужно исходить из своей специфики. Ну не наберется у нас нигде столько технологических компаний в радиусе 50 км (то есть часа езды на автомобиле), как рекомендует американский профессор Майкл Портер (4. Майкл Портер (род. в 1947 г.) — профессор Гарвардской бизнес-школы, один из популяризаторов феномена экономических кластеров. В 2006 году по заказу правительства РФ провел исследование конкурентоспособности России.)! По крайней мере — пока.
— И все-таки: раскошелится государство на кластеры?
— В бюджете заложена сумма в 1,3 млрд рублей. Минэкономразвития смотрит, какие средства еще можно привлечь из других источников и программ. В правительстве, насколько я знаю, пока идут разговоры про выделение пяти или десяти миллиардов рублей на всех. Много это или мало и можно ли надеяться на серьезное развитие при таком финансировании? Как посмотреть. Взгляните на Камский кластер в Татарстане: это почти 40% от ВРП республики, а ВРП Татарстана — полтора триллиона рублей. Там, разумеется, с удовольствием возьмут на развитие хоть все пять миллиардов. Да и от пятисот миллионов тоже не откажутся. Но эти деньги не сделают им погоды. Разве что позволят решитькакие-то отдельные задачи.
— Много ли кластеру нужно инфраструктуры, если задуматься?
— Если бы мы жили, скажем, в Германии — немного. Делаем центр развития кластера, информационную базу, еще кое-что. Остальное — жилье, дороги, энергоснабжение — в наличии.
Деньги действительно требуются небольшие. Мы же в России в такие бюджеты не уложимся: какой кластер ни нарисуй, нерешенные инфраструктурные проблемы его задушат или серьезно затормозят развитие, потому что он будет неинтересен бизнесу. Ведь часто нужна вовсе не какая-то специфическая инновационная инфраструктура (лаборатории, оборудование и т. д.), а самая обычная. Скажем, новый мост через Каму, который свяжет автомобильное предприятие с нефтехимическим, чтобы было все по профессору Портеру: не больше часа езды. Так что дискуссия в правительстве идет о том, какие средства и на что именно выделять. Понятно, что нужно разводить деньги, предназначенные собственно на кластерную программу и на инфраструктуру.
Радует, что многие отобранные по конкурсу кластеры изначально исходили в своих заявках из того, что приличная доля средств будет поступать из негосударственных источников. А дальше уже пытались обосновать свои потребности в инфраструктуре — например, что потребуется реконструировать участок федеральной трассы, — разумно предлагая предусмотреть в этом случае финансирование из соответствующей федеральной целевой программы.
— Каких кластеров, на ваш взгляд, в России больше всего не хватает?
— Выскажу, может быть, неожиданную мысль, но нам сейчас крайне необходимы инновации в сырьевых отраслях. Сырье тоже нужно уметь грамотно добывать и перерабатывать. Если бы Россия сделала приоритетом инновации в ТЭКе, возможно, ей больше ничего бы не понадобилось. Президент Башкортостана Рустэм Хамитов недавно рассказывал: нефть и газ есть, а надстройка — нефтехимия — такова, что конечного продукта выпускается лишь 150 наименований (бензин, масла, смазки). А хорошо бы идти в более глубокий передел, чтобы наименований было три тысячи, — и тогда этот комплекс замкнется. А это уже требует серьезного инновационного подхода. И томский кластер, насколько я понимаю, сейчас начинает такую «сырьевую ориентацию» в своей инновационной деятельности. Там ведь работы полно: скважины, ремонт, оборудование, станкостроение, ИТ, микроэлектроника, зеленые технологии, ГЛОНАСС — всем инноваторам работы хватит!
— Выходит, не на «нано» нужно было делать ставку, а…
— Нет-нет! РОСНАНО не трогайте. РОСНАНО — это святое! (Смеется.)
— Хорошо. Тогда скажите: почувствовал ли Фонд Бортника (все-таки назову его так для краткости) конкуренцию с появлением других институтов развития — РВК, РОСНАНО, «Сколкова»? Ведь есть же участки, где вы пересекаетесь.
— Был момент, когда почувствовали — по нашей программе «СТАРТ». Программа массовая, финансирует помалу, но многих: обычно мы получаем около двух тысяч заявок на участие, поддерживаем каждый год до 500 проектов. И вдруг ни с того ни с сего получили меньше тысячи заявок. Куда стартапы подевались — выдохлись, что ли? Потом разобрались: многие в РОСНАНО за деньгами пошли. Ну, мы смеялись вместе с РОСНАНО. Это ведь не мандат РОСНАНО — возиться с инновационными проектами на «посеве».
Может быть, это и наша вина: мы недостаточно хорошо рассказываем про мандаты институтов развития. Потом был даже случай, когда Анатолий Чубайс сам написал в фонд: заберите у меня, пожалуйста, вот этого «орла». Дескать, нам этот стартап будет нужен, очень нужен, но потом; пусть он пока ваш этап пройдет, потренируется: ему сейчас всего миллион рублей требуется, до нас он еще не дорос… К счастью, с потоком заявителей на СТАРТ все потом быстро вернулось на круги своя. Стартаперы — ребята умные, сориентировались.
Вообще, это очень приятно — видеть, как проекты, которые в свое время поддержал наш фонд, растут и превращаются в серьезный бизнес. Тех, в которые потом инвестировали фонды РВК, уже несколько десятков. Еще около десяти стали проектными компаниями РОСНАНО, 25 — резидентами «Сколкова». Это значит, что инновационный лифт уже начал работать.
— Еще бы вместительность этого лифта увеличить! И чтобы он со временем перешел в автоматический режим — научился работать без усилий со стороны государственных институтов развития.
— В том, что самонастраивающаяся и самоорганизующаяся инновационная система у нас в стране в конце концов сложится, нет сомнений. Как быстро — зависит от многих, в том числе объективных факторов. Очевидный «потолок» для роста инновационных компаний, который сейчас существует в России, — это небольшая емкость внутреннего рынка. Смотрите: по-хорошему, России нужно иметь около миллиона крепких инновационных компаний (5. Общее число коммерческих организаций в РФ, по данным Росстата, — 3,8 млн). Если каждая из них в среднем станет производить продукции на 100 млн. рублей в год, то им потребуется рынок емкостью в 100 трлн. Или вот так давайте считать: президент говорит о необходимости создать 25 млн высокотехнологичных рабочих мест до 2020 года. Умножим это на среднюю для хайтека годовую выработку на сотрудника — 2 млн рублей — и получим, что под эти рабочие места потребуется рынок емкостью в 50 трлн.
— Весь российский ВВП в 2011 году — около 55 трлн рублей. Выходит, выполнение плана по созданию рабочих мест в хайтеке автоматически приведет к удвоению ВВП к 2020-му —исключительно за счет инновационной продукции!
— Задача сложная. И решать ее придется с помощью экспорта и импортозамещения. За рубежом нашу инновационную продукцию особо никто не ждет. Поэтому рассчитывать в основном приходится на внутренний рынок. А он мало того что маленький, так еще и по части высокотехнологичной продукции уже привык ориентироваться на импорт. Попробовало бы какое-нибудь предприятие раньше выбить из ГКНТ СССР, скажем, $20 млн на закупку технологического оборудования за рубежом: это сколько же ему пришлось бы себе крови попортить! Сейчас такие вопросы в крупных корпорациях решаются просто, голосованием совета директоров: обсудили — закупили. И хорошо, что закупают — с гарантией, техобслуживанием, проверенное. Остается только пожалеть, что не в России.
Как в таких условиях вырасти, например, нашему станкостроителю? А ведь это тоже проблема отсутствия связи. Мы в ассоциации, наверное, скоро специальную программу запустим, которая поможет малым компаниям налаживать взаимодействие с крупными корпорациями. Если что-то само не налаживается — нужно помочь. В конце концов, в этом и заключается основная роль институтов развития: они наладчики системы.
Источник: Бизнес-журнал, 08.02.2013
Нет комментариев
Добавить комментарий